Фотографии Лодочного домика Дилана Томаса

Лодочный домик Дилана Томаса

Лодочный домик известного поэта, телеведущего и писателя Дилана Томаса располагается в городе Лохарн на юго-западе Уэльса на берегу полноводной реки Тав. Здесь автор жил последние 4 года своей жизни и написал более 300 произведений. Сейчас здесь располагается музей его творчества с уютным семейным кафе и сувенирным магазином. Ежегодно сюда приезжают до 15 тыс. туристов, чтобы познакомиться с местом творчества этого удивительного человека.

Кто такой Дилан Томас?

Дилан Марлаис Томас родился в Уэльсе в 1914 г. и уже в 20-летнем возрасте приобрел первое признание. Он прожил всего 39 лет, и последние 4 из них – в своем лодочном домике в Лохарне.

Дилан Томас не призывал к реализму, как многие его коллеги-современники. Напротив, он наполнял свои стихи романтичными и отчасти фантастичными образами. Кроме стихов, Дилан пишал рассказы, пьесы для театра и для радио, романы. Самые известные его произведения:

• «Под сенью молочного леса»;
• «Рождество в детстве в Уэльсе»;
• «Школа ведьм»;
• «Доктор и дьяволы» (экранизирован).

Дом и «письменный сарай» Дилана Томаса

Небольшой городок Лохарн полюбился поэту задолго до переезда сюда в 1934 г., еще при первом посещении. Его пригласил в эту поездку друг и коллега Глин Джонсон, с которым они в ту пору проводили много времени. Дилан был очарован краем и с тех пор всегда вспоминал его как лучшее место на земле, где в воздухе разлито вдохновение.

Спустя 4 года после первой поездки он покупает здесь лодочный домик, одиноко примостившийся на выступе скалы так, что его видно только с реки. Вместе с ним продавался сарай для лодок, находившийся выше дома и доступный с дороги. Спустя еще 10 лет писатель перебирается сюда вместе со своей семьей и пишет здесь одни из лучших своих произведений.

Большинство стихов навеяны местными видами, которые Дилан Томас наблюдал ежедневно. Окна его кабинета, как и остальных комнат в доме, выходили на реку Тав, где можно было увидеть:

• цапель;
• чаек;
• выдр;
• бобров и других животных.

Первое стихотворение, относящееся к периоду лодочного домика, называется «За холмом сэра Джона». В нем подробно описан вид из окна и настроение, которое он создает. Стих был написан в лодочном сарае, самим Диланом Томасом называемым «письменным». Здесь он уединялся для работы на многие часы. Специалисты, изучающие его творчество, предполагают, что именно здесь была написана одна из лучших валлийских радиопьес ХХ в. «В тени молочного леса», но некоторые считают, что он написал здесь лишь малую ее часть.

Музей в лодочном домике Дилана Томаса

Сегодня музей открыт для гостей ежедневно. Время работы зависит от летнего и зимнего периода. Зимой можно приехать сюда с 10:30 до 15:30, а летом музей работает на два часа дольше. Кроме музея, который включает комнаты писателя в доме и его письменный сарай, можно посетить чайный домик, предлагающий вкусный обед и приятное чаепитие всем гостям. Купить сувениры, книги поэта, фотоальбомы с местными видами можно на первом этаже в магазине при музее. Вход в кафе и магазин доступны всем гостям бесплатно.

Экскурсия начинается на первом этаже дома в меблированном салоне, где можно посмотреть на коллекцию антикварной мебели, собранной автором. На втором этаже гостям доступны кабинет Дилана, выставочная зона из нескольких залов и комната с телевизором, где идет 25-минутный фильм о биографии писателя. Вторая часть экспозиции расположена в письменном сарае.

Как добраться до лодочного домика Дилана Томаса?

Достопримечательность расположена недалеко от центра Лохарна на набережной реки Тав. До него можно дойти пешком по улице Дилан Уолк, время в пути не больше 10 мин. Парковки рядом с музеем нет, необходимо найти ее выше по улице. До Лохарна можно доехать из Кардиффа за 1,5 часа на автомобиле или поезде и автобусе, время в пути общественным транспортом займет около 3,5 часов.

Дилан Томас – поэзия жизни и смерти

Дилан Томас родился 27 октября 1914 в небольшом приморском городке Суонси (Уэльс, графство Гламоргеншен, ранее Кармантеншир). Стихи начал писать в одиннадцать лет. В шестнадцать лет отправился на заработки, работал репортером в местной газете «Саус Уэльс дейли пост». Тогда же в периодических изданиях стали публиковаться его стихи. В 19 лет бросает репортерскую работу и отправляется в Лондон, где обращает на себя внимание в богемных кругах. В 1934 выходит его первая книга “18 стихотворений”, которая приносит двадцатилетнему автору известность. В то время как видные поэты 1930-х занимались социальными проблемами, Томас стал писать о природе человека, особенно о его бессознательном начале. Центральная тема Томаса – круговорот рождения и смерти, проблема бытия и небытия. Уже в первом сборнике проявилась характерная черта его творчества – сложный, музыкальный, на первый взгляд, алогичный поэтический язык, где образы наплывают друг на друга, взаимопротивореча, сменяясь в причудливых метафорах. Он много и с успехом выступает на публике, имеет шумный успех, в то же время постоянно пишет. За первым сборником последовал следующий: “Двадцать пять стихотворений” (Twenty-Five Poems, 1936), в котором его творческая манера приобретает более зрелый характер, синтаксис и образность усложняются. Сам поэт называл свои стихи «заявлениями по дороге к могиле», в которых отчаяние и надежда, жизнь и смерть, любовь и мрак переплетены в сложнейших метафорах, сотканных из простых и привычных каждому человеку понятий. В его стихах заметен пантеистический взгляд на жизнь, проникновение в архетипическую сущность мифа, многозначность и возможность разнообразных интерпретаций текста. Параллельно пишет прозу и в 1934 работает над составлением сборника рассказов. В том же году женится и вместе с женой уезжает в рыбачью деревушку Ларн в Уэлльсе, где, не считая частых поездок, и проводит всю жизнь, неизменно туда возвращаясь. В 1939 вышел сборник “Карта любви”, в который вошли стихи и проза: 16 стихотворений и 7 рассказов, своеобразные стихи в прозе, главные действующие лица которых – сумасшедшие, дети и поэты, с которыми происходят фантастические, почти сюрреалистически ужасные события. Когда началась Вторая мировая война, Томас постоянно выступал на радио (его не взяли на фронт по состоянию здоровья), читал свои и чужие стихи, прозу, его выступления были очень популярны. В 1940 выходит цикл рассказов “Портрет художника в щенячестве” (намек на Портрет художника в юностиПортрета начинает работу над так и оставшимся незаконченным, «бесконечным» (по его же выражению) романом “Приключения со сменой кожи”, носящим отчасти автобиографический характер. Главный герой – молодой человек, отправившийся из провинции в столицу, попадающий в разнообразные абсурдные и нелепые ситуации. В прозе язык Томаса реалистичен и прозрачен, точен и доступен, но за этой ясностью скрываются мистические глубины бытия, темная тайна жизни, обволакивающая человеческое существование. А в одном из писем он утверждал: «. каждое мое стихотворение должно стать приютом образов. Я создаю один образ, хотя «создавать», пожалуй, не то слово; вероятно, я сначала позволяю образу проникнуть в меня, а затем наделяю его всем интеллектуальным и эмоциональным, чем владею. ». И еще: «. мой дидактический метод, в том смысле, в каком я его понимаю, есть созидание и разрушение образов, вырастающих из одного общего зерна, которое одновременно обладает и созидательной, и разрушительной силой». Умер в Нью-Йорке 9 ноября 1953 от пневмонии, осложненной алкоголизмом. Похоронен в Ларне. По некоторым сведениям, его последние слова были «И это всё, что я сделал в 39 лет». Стихи и проза Дилана Томаса, дерзкого экспериментатора и новатора в литературе, переводились и переводятся, несмотря на сложность его поэтики, на многие языки, в том числе на русский. В России в основном известны прозаические переводы Томаса, поскольку перевод его стихов удается немногим. В США известный певец Боб Дилан (Циммерман) взял себе псевдоним именно в честь Дилана Томаса.

. Особенно, когда октябрьский ветер
Мне пальцами морозными взъерошит
Копну волос, и пойман хищным солнцем,
Под птичий крик я берегом бреду,
А тень моя, похожая на краба,
Вороний кашель слышит в сучьях сонных,
И вздрогнув, переполненное сердце
Всю кровь стихов расплещет на ходу –

Я заточён в словесную тюрьму,
Когда на горизонте, как деревья,
Бредут болтливые фигуры женщин,
А в парке – звёздная возня детей.
И я творю тебя из буков звонких,
Из дуба басовитого, из корня
Терновника, или из этих древних
Солёных волн – из тёмных их речей.

И папоротник маятником бьётся:
Раскрой мне этот нервный смысл времён,
Смысл диска, вспыхивающего рассветом,
Смысл флюгера, что стонет от ветров, –
И снова я творю тебя из пенья
Лужаек, шорохов травы осенней,
Из говорящего в ресницах ветра,
Да из вороньих криков и грехов.

Особенно когда октябрьский ветер.
И я творю тебя из заклинаний
Осенних паучков, холмов Уэльса,
Где репы жёлтые ерошат землю,
Из бессердечных слов, пустых страниц –
В химической крови всплывает ярость,
Я берегом морским иду и слышу
Опять невнятное галденье птиц.

В начале – три луча одной звезды,
Улыбка света на лице пустом,
Укорененье воздуха; а в нём –
Ветвящейся материи спираль,
И первосолнца круглый циферблат
Вращал неразделённо Рай и Ад.

В начале – бледное факсимиле
В три слога, как неясная улыбка,
Как оттиск на поверхности воды,
И отчеканивался лик луны;
Кровь, по кресту стекавшая в Грааль,
Оставила на облачке следы.

В начале пламя яркое взвило
Из искр – все бури, грозы и шторма,
Трехглазой, алой вспышкой расцвело
Над струями крутящихся морей;
Насосы-корни гнали в стебли трав
Масла таинственные из камней.

В начале было Слово. Было Слово.
Оно сквозь плотность световых лучей
Дыханием тумана и дождя
Все смыслы слов из бездны извлекло,
И расцвело само, переводя
Для сердца суть рождений и смертей.

В начале был незримый, тайный разум,
Отлившийся в мыслительный процесс,
Но до того, до разветвлений солнца,
До дрожи вен сплетённых – до всего
Кровь разнесла по всем потокам света
Корявые прообразы любви.

Да было ль время скрипочек когда-то,
В руках забавников, ходивших по канату,
Тех, что, играя детям, утоляли
Свои ненастоящие печали?
Они могли над вымыслами плакать,
Над книжными страницами, однако
Подножку время им в пути подставило,
И прежней безопасности не стало:
Ведь безопасна только неизвестность,
И только у безруких руки чисты,
Не знает боли призрак бестелесный,
Слепой же – зорче зрячих, как известно.

Как мечтал я удрать подальше
От непрестанных выкриков страха,
От шипенья потёртой фальши,
Звучавшей страшней и страшней,
Когда заваливались мои вечера
За холмы, в глубины морей.
Как мечтал я подальше смыться
От приветствий, давно прилипших к ушам,
От призраков, которые в воздухе кишат,
От призрачных теней на страницах,
От звонков, от записок, от хождения по гостям.

Я мечтал удрать, но боюсь того,
Что какая-то свежая, весенняя жизнь
Может вылупиться, словно из лопнувших почек,
Из шипенья старой потёртой лжи –
И в небо искры взовьются с треском,
А я останусь – полуслепой,
И со мной будет тот же страх ночной,
Да поджатые губы над телефонной трубкой.
Да приподнятая шляпа, что над волосами дрожит,
Нет, уж лучше бы смерть, пролетая,
Случайно задела меня крылом.
Только так я был бы уверен в том,
Что умру не от полу-условностей, полу-лжи.

Над морем жёлтым и тяжёлым,
Лежим мы на морском песке.
И насмехаемся над теми, кто плывёт,
Смеясь, по зову вен, по алой их реке:
Они выкапывают ямки слов,
И в слово тень цикады превращают.
Смертельна тяжесть моря и песков,
И надмогильный камень беспощаден.
Зов цвета, к нам приходит с тёмным ветром,
Желаньем ярким и тяжелым,
И тяжесть гравия подобна смерти,
И злое море кажется весёлым.
Со всех сторон спит лунное молчанье,
И тени тихие, творя прилив,
Окутывают лунные каналы.
Творец прилива сух и молчалив,
Но он между пустыней и штормами
Излечит боль, рождённую водой
В небесной музыке, звучащей над песками,
И монотонной как покой.
Песок звучит печальной и тяжелой
Весёлостью пустынных берегов,
А мы лежим на этой желтой, голой
Ничейной полосе – владении песков,
Следя за желтизной, желая чтобы ветер
Унёс пески и утопил скалу,
Но как бесплодны пожеланья эти!
Не защититься от зовущей мглу
Багрово угрожающей скалы!
Лежим и наблюдаем желтизну
Пока золотоносная погода
(О, кровь, ещё играющая в сердце!)
Не уничтожит сердце и холмы .

Одиноко моё ремесло,
Искусство тихих ночей.
Когда яростна только луна,
А любовники обнимают в постели
Свои горести и печали,
Я тружусь в ликующем свете
Не для суетных комплиментов,
Не за славу и не за хлеб,
И не ради аплодисментов
В светлом вызолоченном зале,
А за тот гонорар, что едва ли
Кто-нибудь разглядеть сумеет
В тайных глубинах души.

Не для презревших луну,
Не для суетных, не для гордых,
Я пишу на пенных страницах
Не для тех мертвецов, которым
Подавай псалмы с соловьями,
А для тех, кто хмельными руками
Обнимает в постели горе
В тихих глубинах ночей,
Кто, не слышал и не услышит
Вовеки моих речей.

Дайте мне маску – скрыться от соглядатаев ваших ничтожных,
От фарфоровых этих зрачков, от очков-крючков,
Чтобы укрыть бунтарство за детской невинной рожицей,
Чтобы мой штык – язык – спрятать в келье под сводом нёба,
Чтобы звучали слова льстивой флейтой, извилистой ложью –
Только бы скрыть сверканье ума за приличием равнодушия
И обмануть, убедить в своей заурядности лезущих в душу!
Так – с ресниц показное (вызванное белладонной) горе вдовцов
Прикрывает истинный яд,
тех, которые на самом деле сухими глазами
На толпу хнычущих лицемеров глядят,
На их кривые усмешки, тщательно прикрытые рукавами.

Когда-то был этот цвет цветом обычных слов,
Они заливали с самой банальной стороны мой стол,
Потому что школа, привычно и скучно маячила в поле,
И всё звучало, как положено в школе, – не более,
И, как на обычном фото, резвилась стайка девочек чёрно-белых.
Нет! Я обязан перекроить эти ландшафтики в тонах пастельных,
Ведь когда-то мы пацанами у пруда в два пальца свистели,
Кидаясь камушками в любовников на их травяных постелях,
И тени деревьев над ними казались словами, смысл которых рассеян,
А лампа молнии была слишком резким словом для бедолаг,
Вот так же новый мой стих разделается с прежним стихом,
Чтоб каждый кинутый камень
Стал налету разматывающим смыслы клубком!

Когда я встал, город устал
Но не перестал
Говорить на всех своих языках:
Птицы, часы с разных сторон
И колокольный звон.
Змеящуюся толпу оглушает он.
Саламандра в пламени – кочерга –
Дырявит мой сон.
Море, которое рядом, разгоняет бесов и жаб
(К радости баб),
А кто-то, с кривым садовым ножом,
В лужу крови своей погружён.
Кто он? Дублёр времён?
От рассвета отрезал сон,
Бородой как лезвием вооружён,
Или картинка из книги он?
Вот он последнюю змею отрубил,
Как тонкую веточку, чей язык
Истёрся в наждачных объятьях травы.
Каждое утро – это я, а не вы, –
То на тот, то на этот бок,
Я, в постели ворочающийся Бог,
Иногда добрый, злой иногда,
С лицом, изменчивым, как вода,
Я всех разнодышащих создаю,
Всех, за кем глаза смерти следят:
И мамонта, и воробьёв водопад,
И бурундука, и змею,
И всеобщую землю,– листья летят
Вскачь. Словно утки, лодки кружат
По воде.
Так вот:
Просыпаясь, я слышу Земли приход,
Через звуки города в воздухе, где
Совсем простой, не пророческий сон,
Кричит, что мой городок осуждён,
Что трещит по швам, что раскалывается он.
Часы говорят: «Нет времён»
«Нет Бога» откликаются колокола.
А я натягиваю саван на островки,
И ракушки на сомкнутых веках глаз,
Поют как медные пятаки.

Комментарии: Автор данного блога Alafiel разрешил добавление комментариев только пользователям со званием не ниже Леди/Man.

Под молочным деревом

Под молочным деревом
Автор	Дилан Томас
Своего рода	Драматический
Написание свиданий	1944 г.
Оригинальная версия
Оригинальное название	Под молочным деревом
Исходный язык	английский
Исходная дата выпуска	1945 г.
французская версия
Переводчик	Жак Бруниус
редактировать

«Под молочным деревом» (или « Au bois lacté» ) изначально была радиоспектакль валлийского писателя Дилана Томаса , которая позже стала пьесой , фильмом и оперой (первое представление в Меце ).

Рассказчик предлагает публике нескромным ухом прислушаться к сновидениям жителей небольшой валлийской деревушки Ллареггуб (вымышленная деревня, чье название ругательное слово «ублюдок» наоборот), и их самые сокровенные мысли передаются нам. .

Есть миссис. Огмор-Причард, помешанный на чистоте, который постоянно диктует свои инструкции двум своим покойным мужьям, капитану Коту, который переживает свое прошлое моряка, двум миссис Кэт. Дай Миш, Орган Морган, одержимый своей музыкой, Полли Гартер, которая не может забыть своего мертвого любовника. Затем деревня просыпается, и мы видим, как персонажи заняты своими повседневными делами, осознавая чувства, которые на них влияют.

Резюме

• 1 Потомство
  • 1.1 При жизни Дилана Томаса
  • 1.2 После смерти Дилана Томаса
• 2 Адаптация
  • 2.1 Кино
  • 2.2 Опера
  • 2.3 Театр
• 3 Главные герои
• 4 Примечания и ссылки
• 5 Внешние ссылки
• 6 Источники

Потомство

При жизни Дилана Томаса

Когда Дилан Томас остался на Новую набережную на зиму, он отправился на утреннюю прогулку по спящему городу, и ему в голову пришли стихи о жителях. Он спит на бумаге в « Довольно рано утром» ( «Раннее утро» ) в 1944 году и записывает историю для радио в 1945 году. Он продолжит работу над этой идеей в течение восьми лет, опираясь также на деревню Лохарн, в которой он поселился. 1949 г. 9 сентября 1953 г. , он передает BBC полную версию Au bois lacté, путешествуя по Соединенным Штатам с намерением переработать рукопись по возвращении. Он извлек кровать впервые публично в Кембридже в штате Массачусетс . Он умер через два месяца.

Дилан Томас объяснил, что Milky Wood был разработан в ответ на атомную бомбардировку Хиросимы , чтобы подтвердить красоту мира.

После смерти Дилана Томаса

Произведение было записано в 1954 году BBC с выдающимся валлийским актерским составом на музыку, написанную Дэниелом Джонсом, давним другом Дилана Томаса. Премьера спектакля состоялась 25 января 1954 г. и ретранслировать через два дня. Роль «Первого голоса» исполнил Ричард Бертон . Французская версия, верная оригинальному эфиру Дугласа Клевердона, будет транслироваться в 1955 году на RTF, продюсером которого является Ален Трутат , с Жаном Дебюкуром , Жаном Топаром , Рози Варте , Жаном Тиссье . Текст этой радиоверсии – это перевод Бруниуса , сокращенный примерно на треть.

В 1988 году Джордж Мартин выпустил пластинчатую версию с большим количеством спетых диалогов на музыку, сочиненную, в частности, Элтоном Джоном и самим Джорджем Мартином. «Первый голос» предоставил Энтони Хопкинс .

Приспособление

Поэтическое письмо Дилана Томаса, а также список незабываемых персонажей делают его важным элементом в истории радио и театра. Позже (в 1972 году) будет снят фильм, в котором Ричард Бертон снова сыграет роль «Первого голоса», а других персонажей сыграют Элизабет Тейлор , Питер О’Тул , Глинис Джонс , Вивьен Мерчант и другие известные люди. а также Райан Дэвис в роли «Второго голоса».

Опера

В 2008 году композитор Франсуа Нарбони поставил оперу, премьера которой состоялась в Опере-Театре в Меце, в постановке Антуана Жюльена. Произведение в адаптации и переводе композитора предназначено для двенадцати сольных голосов, большого хора, детского хора, аккордеона, танцоров и электронных звуков.

Театр

Во Франции пьесу перевел Жак Бруниус и, помимо радиоверсии Алена Трутата, поставил в театре Штефан Мельдегг в 1970 году, труппа Lanicolacheur в 1999 году и труппа Bouche Bée в 2006 году.

Уникальный спектакль был организован на сцене в г. Декабрь 1992 г. в ознаменование открытия новой «Air Studios» в «Lyndhurst Hall». Снова продюсер Джордж Мартин и поставил Энтони Хопкинс (в роли «Первого голоса»). Остальные роли исполнили Гарри Секомб , Фредди Джонс , Кэтрин Зета-Джонс , Сиан Филлипс , Джонатан Прайс , Алан Беннетт и Том Джонс . Спектакль был записан для телевидения, но никогда не транслировался.

В ноябрь 2003 г. В рамках празднования пятидесятой годовщины смерти Дилана Томаса BBC транслирует новый взгляд на пьесу, искусно сочетая новых актеров с оригинальной записью Ричарда Бертона для «Первого голоса» (транслировавшейся на 15 ноября 2003 г. на BBC Radio 4 , ретрансляция на 24 декабря 2004 г. ).

В 2013 году произведение было адаптировано по французскому переводу Стюарта Зайде для получения сценической версии.

Главные герои

Спектакль начинается ночью, и все герои мечтают. Не будучи полным описанием персонажей, их сны многое говорят об их характерах.

• Капитан Кот – слепой старый моряк, который мечтает о своих пропавших без вести товарищах в море и обо всем, чем они больше не могут наслаждаться.
• Мифанви Прайс – швея и кондитер, мечтающая о Моге Эдвардсе и свадьбе.
• Мог Эдвардс – Мерсье-Драпье, замороженный любовник мисс Прайс, с которым он поддерживает страстную переписку, даже не встречаясь с ней.
• Мистер и миссис Пью – Пара – Учитель мечтает убить свою жену.
• Мистер и миссис Флойд – старые весы, по-видимому, единственная пара в деревне, которая мирно спит.
• Миссис. Огмор-Причард – гостевая домработница , аккуратный урод, мечтает о своих покойных мужьях.
• Мистер Огмор – продавец линолеума , покойный муж госпожи Огмор-Причард.
• Мистер Причард – несостоявшийся букмекер , покойный муж миссис С. Огмор-Причард покончил жизнь самоубийством.
• Паутина Бейнон – Учитель, мечтающий о запретной любви.
• Мистер Уолдо – охотник на кроликов, парикмахер, травник, резчик кошек, шарлатан, мечтает о своей матери, о своих сожалениях и о своих многочисленных несчастных браках, разрушенных его алкоголизмом и его неверностями.
• Синдбад ла Марин – Бармен, мечта Паутинки Бейнона.
• Полли Подвязка – Младенческая мечта.
• Мистер Черри Оуэн – мечтает выпить, но все равно не может . выпить.
• Мистер Вилли Нилли – почтальон, доставляющий почту во сне.
• Миссис. Вилли Нилли – Которая мечтает о том, чтобы учитель шлепал ее каждую ночь своей семейной жизни.
• Баучер Бейнон – Мясник мечтает кататься на свиньях и зарезать дичь.
• Миссис. Бушер Бейнон – жена Бушера Бейнона мечтает об ужасах, которые творит ее муж.
• Ред. Эли Дженкинс – Преподобный, поэт и проповедник, мечтает об Айстедфодау .
• Эванс ла Морт – гробовщик, мечтающий о молодости.
• Boyo Bon-à-Rien – Ни о чем не мечтать.
• Полицейский Аттила Риз – Полицейский снимает себя ночью в шлеме.
• Юта Уоткинс – Фермер мечтает о вязании жены.
• Бесси Гроссетет – работник фермы, мечтает о единственном мужчине, который когда-либо ее целовал.
• Дай Миче – Пекарь, мечтающий о гаремах.
• Окки Молочник – Молочник мечтает пролить реки молока, не говоря уже о расходах.
• Лорд Кристалл – Мечта о часах.
• Орган Морган – церковный органист мечтает о музыке и оркестрах в деревне. Позови на помощь во сне.
• Mae les Rosiers – Мечта о встрече с мистером Шоссюр-а-сыном в мире сказок.
• Миссис. Орган Морган – Мечта о тишине.
• Джек Блэк – сапожник, мечтающий погоняться за молодыми парами.
• Мэри Энн Флот – Мечта в Эдемском саду .

featherygold

featherygold

As a remedy to life in society I would suggest the big city.

“Две предыдущие биографии Томаса строились на том, что Дилан Томас – великолепный поэт, и при этом чудовищный человек; однако человека Томаса можно простить во имя искусства. Я же смотрел на предмет моего исследования с другого конца трубки телескопа. С самого начала я себя спрашивал, как человек, бывший таким говном (выражаясь языком Кэйтлин), мог, если судить по самым лучшим его стихам, создавать такие шедевры”.
Джонатан Фрайер. “Биография Дилана Томаса”

Дилан Томас родился в 1914-ом году в Уэльсе, в семье школьного учителя. В 1931-ом году Дилан бросил школу, в которой его ничего не интересовало, кроме литературы, к тому же, он пьянствует и дебоширит – создавая “образ поэта” как он его понимал.
В двадцать лет Томас Дилан издал свою первую книгу — “18 стихотворений”, спустя два года еще одну — “Двадцать пять стихотворений”.

В 1934 году Дилан приехал в Лондон, поселился вместе со знакомым студентом – художником, и продолжил работу над своим образом “романтического поэта” – не вылезал из пабов, устраивал пьяные дебоши, к тому же симулировал туберкулез и уверял всех, что скоро умрет. Вообще Дилан был совершенно безнравственным, если следовать общечеловеческим представлениям о повседневной морали.
12 апреля 1934-го года он познакомился с Кэйтлин Макнамарой, собиравшейся стать танцовщицей. В первый же вечер в пабе “The Wheatsheaf” в Фитцровии, где они пьянствовали, она положила голову ему на колени, и Дилан немедленно предложил ей выйти за него замуж.

В июле 1937 года Дилан и Кейтлин поженились.
Жить им было негде, и они скитались по чужим домам. Дилан не так уж мало зарабатывал, но деньги расходились на пабы, тратились на ерунду и ненужные покупки, друзья говорили, что Дилан и Кэйтлин – “двое детей, оставшихся без родителей”.

В 1942-1944 годах они жили в Челси, в квартире номер 3 в Уэнтворт Студиос, на Мендреса-роуд (дом не сохранился). Томас не был призван в армию, так как был признан негодным к службе по состоянию здоровья. Тем не менее, он работал на правительство — писал пропагандистские тексты.

У них была одна комната, кухня и туалет отделялись от жилой зоны занавеской. “Столом” служили тома Диккенса и Троллопа, a “стульями” – сложеные стопками книги Вальтер Скотта. В дождливые дни они ставили зонтик над кроваткой своей дочери, чтобы дождь не капал через дырявую крышу, и спокойно отправлялись в ближайший паб, например в “Антилопу”.

Позднее Дилан описал его в неоконченной книге “Приключения со сменой кожи”:
“Когда они остановились у “Антилопы”, мистер Эллингем прислонился к стене и закашлялся до слез. Кашляя, он не вынимал сигарету изо рта.”
(Дилан поместил паб на Эджвер-роуд, на самом деле он находится на Итон-террас).
Внезапно пришла слава – после выхода в свет сборника стихов “На порогах смертей” в 1946 году, критики провозгласили Дилана великим поэтом, а его стихи – лучшими стихами своего времени. Дилан праздновал успех, как всегда шумно, пил все, что мог найти, и в конце концов попал в больницу.

Жизнь продолжалась, в семье было уже трое детей, а жили они то у родителей Дилана, то у матери Кэйтлин, то у друзей.
В 1951 году они нашли приют в доме на Деланси-стрит в Камдене, который сдала им жена историка Аллена Тэйлора, считавшая Дилана гением и желавшая ему помочь.

Переехали они в этот дом зимой, а к весне из своих домов выехали их соседи, не выдержав постоянных скандалов Дилана с Кэйтлин (напившись, они всегда начинали драться).
“..ложь супружеских лож. Супружество, – сказал он и стряхнул на ковер пепел, – это узаконенная моногамная проституция.”
Дилан Томас. “Приключения со сменой кожи”

Отсюда Дилан уехал в Америку читать лекции, с тех пор он был там не раз: читал лекции и вел свой обычный образ жизни – пьянствовал и безобразничал.
В 1953 году он приехал в Америку в последний раз – готовилась постановка его пьесы “Под сенью Молочного леса”, но до премьеры он не дожил – серьезно заболел и 9 ноября умер. Последними его словами были “И это все, что я сделал в 39 лет”. Когда-то Томас Дилан сказал, что настоящий поэт не должен дожить до сорока лет.
Кейтлин умерла в Сицилии в 1994 году.

“Не уходи безропотно во тьму,
Будь яростней пред ночью всех ночей,
Не дай погаснуть свету своему!

Хоть мудрый знает – не осилишь тьму,
Во мгле словами не зажжешь лучей –
Не уходи безропотно во тьму…

Хоть добрый видит: не сберечь ему
Живую зелень юности своей,
Не дай погаснуть свету своему.

А ты, хватавший солнце налету,
Воспевший свет, узнай к закату дней,
Что не уйдёшь безропотно во тьму!

Суровый видит: смерть идёт к нему
Метеоритным отсветом огней,
Не дай погаснуть свету своему!

Отец, с высот проклятий и скорбей
Благослови всей яростью твоей –
Не уходи безропотно во тьму!
Не дай погаснуть свету своему!”
Дилан Томас
(пер. В. Бетаки)

Фотографии Лодочного домика Дилана Томаса

Дилан Томас: Стихотворения

Дилан Томас (27 сентября 1914, Суонси, Уэльс – 9 ноября 1953 г., Нью-Йорк).

В поэзию он ворвался стремительно, поражая искрометным языком и метафоричностью. Дилан Томас (1914 – 1953), один из самых выдающихся английских поэтов XX века, занял в английской поэзии совершенно особое место, разительно отличаясь и от так называемых поэтов-“оксфордцев”, стремившихся к простоте и ясности поэтической речи, и от усложненной интеллектуальной поэзии Т. С. Элиота. В плане же образном, ритмическом, лексическом многие исследователи творчества Томаса прослеживают влияние на него Джона Донна, поэтов-метафизиков, гениального поэта XIX века Джерарда Мэнли Хопкинса, который ввел в обиход английской поэзии так называемый “прыгающий” ритм (sprung rhythm), своеобразный тонический дольник, в котором равное количество сильных ударных слогов, а число безударных и частично или слабоударных в строке варьируется, в основном от одного до четырех.

Дилан Томас прожил короткую и яркую жизнь. Природа не поскупилась, одаряя его: блистательный прозаик, рассказы которого отличает богатство языка, свежесть и необычность образов, раблезианский юмор, а “Детское Рождество в Уэльсе” считается классическим рождественским рассказом. У него был звонкий, раскатистый баритон, он был замечательным чтецом и с удовольствием читал свои любимые стихи – от английских баллад до современных ему поэтов, впоследствии из этих стихов была составлена антология “Выбор Дилана Томаса”. В пятидесятые годы Дилана Томаса неоднократно приглашали в США, в одну из таких поездок он выступил сразу в 40 университетах и записал несколько замечательных грампластинок, в которых только один голос передает и колоритность его натуры и богатство его поэзии. Он был ведущим третьей программы Бибиси, и в годы войны передачи его слушала вся страна.

“Хорошее стихотворение, – говорил Дилан Томас, – это вклад в реальность. Мир не может остаться прежним после того, как в нем появилось хорошее стихотворение. Хорошее стихотворение помогает изменить форму и значение вселенной, помогает расширить знание каждого о себе и о мире вокруг него”. Дилан Томас трансформирует миф, наполняя его одновременно космическим видением и вдыхая в него земную жизнь. У Дилана Томаса силой, разделившей свет и тьму, ад и рай, вдохнувшей жизнь в бытие и мощь солнца в мозг, является любовь во всех ее проявлениях – от плотской, чувственной до мистической.

Оглавление:

Сиять ли фонарям, чтоб лик святой
В восьмиугольнике чудного света
Увял, но и влюблённый мальчик пусть
Не раз оглянется, чтоб в грех не впасть.
Из плоти созданы черты, укрыты тьмой,
Но пусть настанет ложный день, в тот час,
Когда поблекшие пигменты с губ ее спадут,
Свивальник мумии откроет древний бюст.

Мне жизнь сказали сердцем выверять –
Беспомощно оно, сродни уму;
Мне жизнь сказали пульсом выверять,
Чтоб ход событий изменять, когда
Он участится и с землей срастется крыша,
Мчусь, обгоняя время, господина
Безмолвного, чью бороду колышет
Египетский пустынный ветр.

Одно и то же мне твердили много лет:
Грядущее увидит перемены.

Играя в парке, я подбросил мяч,
И он пока ещё не приземлился.

Я рвался уйти прочь
От шипенья избитой лжи,
Когда древних ужасов плач
Затянувшийся стократ страшней,
Если день падет с гор на дно морей.
Я рвался уйти прочь
От приветственных долгих речей,
От кишащего духами воздуха
И на бумаге тех призраков отзвука,
И от грома призывов и примечаний.

Я рвался уйти прочь, но боюсь,
Что вспыхнет от горящей на земле лжи
И громыхнет взрывом недожитая еще жизнь,
И, расколов воздух, зренья меня лишит.
Ни от древнего ужаса ночи надо мною,
Ни от того, что шляпа расстанется с головою,
Ни от сурово сжатых уст того, кто встретит,
Не страшусь упасть на крыло смерти.
Полуулыбка и полу-ложь
Не всколыхнут во мне смерти дрожь.

“Плоть на костях ищи, пока плоть есть,
Припав к молочным двум холмам, испей
Веселый сок, напиток мозга сей,
Пока не сморщится грудь женщин, как
У ведьм, и выглянет нагой костяк.
Сын, не тревожь покровы эти днесь,
Когда ж остынут в камень дамы, здесь
Над клочьями ты рог из роз повесь.

“Восстань же против пут луны, завес
Парламента небес
И козней царственных морей,
И диктатуры дня и ночи,
Самодержавья солнца, власти прочей,
Всесилья крови, плоти и костей,
Коварной кожи, червя – ни один
Убить его не в силах смертный, сын”.

“И голод утолен, и жажда тоже,
А сердце треснуло напополам,
И в зеркале лица осколок грубый,
Ввалилась грудь, от поцелуя губы
Увяли, приняла меня за мужа
Девчонка, подарив мне смех;
Я уложил ее, сказав про грех,
И розу положил к ее ногам.

“И неподвластный человеку червь,
И муж, которого не емлет вервь,
Восстали против грез отца теперь,
И хрюкает свинья, тот красный зверь,
Которого мне должно усмирять;
Я, как дурак, не стану убивать
Девчонку, солнце, милость, благодать,
Ни сладость пробужденья омрачать”.

Луна во власти ночи до сих пор,
Диктует небо нам закон, царя,
И царственно вещают нам моря,
Меж тьмой и светом не смертелен спор –
Они одно. Идти войной
На солнце! Воевать с судьбой!
Несушке, пауку дать бой, –
Пока не будешь смертью взят,
Все это отмени, возьми назад.

Тогда мой неофит,
Ребенок белокровный,
Коленопреклоненный,
Под колоколом скал
В двенадцати морях-учениках омыт,
И вот клепсидры зов
Зеленый день и ночь призвал.
Улиткой Море, мой гермафродит,
Ползет к Нему на палубе страстей
Ужасных средь горящих кораблей,
Когда взобравшись на девятый секса вал,
К скале зеленой света муж воззвал.

Из лабиринтов этих,
Проулков чешуи в прилива нитях,
Из лунных пут в равнины городов,
Над рыбьими домами
Со свернутыми парусами –
Из ада, выберется кто, не угодив
В Его зеленый миф?
В зернистой соли фото -лишь печаль,
Как в зеркале, любовь в Его холстах,
И человека, и кита,
Зеленый мальчик видит, как Грааль,
Сквозь пламя и спираль, плавник, вуаль,
Проходит время по тропе холста.

Тщеславие мое заснял
Порывом ветра между скал,
На пальцах изъясняясь в этом свете,
Из дома и площадок дети
Идут к воде гурьбой,
И мальчик в маске, безголов, бредет,
И крутится кино по часовой,
Как круг озер, все сцены, втайне,
А после хлынет на экран прилив,
Любви возникнет образ на экране,
Пока он мышцу сердца не порвет,
Морской волною сокрушив.

Но кто мою историю сразит?
Кустарник годовалый хром,
Сражен косой, водой, кремнем,
Кто может вырвать шрифт
Бесформенный у тени, в день грядущий
С глазами вещуна идущей?
Меня сражает время наповал.
“Но время не убьет тебя, – сказал
Он мне. – Незрело твое сердце, но
Как поразить твое зеленое ничто,
То, что не умерло и что не рождено?”
Я видел, как был временем убит.

О сделайте маску мне, стену, чтоб оградить от засилья
Шпионов, острых глазированных глаз и когтей в оправах очков,
В “детских” лица моего бунт и насилье,
Кляп бессловесного древа от неприкрытых врагов,
А в беззащитную полость молитв, штык-язык вложи
И сладкогласную трубу лжи, мне б облачиться
В старинную броню и дубовое обличье тупицы,
Чтоб критиков с толку сбить и блестящий мозг защитить ото лжи,
Пусть слёзное горе вдовца роняют ресницы,
Чтоб скрыть белладонну, но подметят сухие глаза,
Как изгибы губ и смешки, брошенные украдкой,
Выдают ложь причитающих об утратах.

Не от этого гнева, когда анти-оргазм,
Отказ поразил ее чресла и хромой цветок,
Согбен, как зверь, меж бедер потоком истек
В земле, сдавленной голодом, будет ли лоно
Ее водорослей полно,
И утишат ли мои усики-руки
Двух морей изнывающих муки.
Квадрат небес навис за моей головой
Над шарами улыбок влюбленных,
А с неба скатился шар золотой;
Не из-за гнева в тот час,
Когда подводным набатом ударил отказ,
Из улыбки ее возродится ли рот,
Из зеркала, спалившего дно моих глаз.

Как зверь во мне перенесет,
Чей образ мага в гроте черепа прозреть я смог,
Восторга раковина, гнойный мой сосуд –
Когда под колдовской стеною погребут,
Скрыв саваном лица изъян,
Он верно разъярится, пьян,
Улитка лоз, побит, как осьминог,
Скользя, ползя, ярясь
И со стихиями бранясь,
Природный круг открытых им небес,
Падет на дно его чуднЫх очес?

В каком полуночном котле
Подкову сердца с лапой льва сольют,
Чтоб жеребец топтал на яростной земле
В прохладе сельской с шумным другом версты
Стогов любви – любовь, убийство, труд –
Пока в жестоком, быстром, милом свете тут
Из ков земли ростки не прорастут,
И море черное восторг прольет,
И в черепаху череп превратится,
Чтоб крабовой клешней сдавив, из вен отверстых
Излить свой голос гневной кровью по частице?

Русалок ловят рыбаки в прилив,
На колдовские крючья насадив
Хлеб золотой, наживку для невест, а я – с живым клубком,
Где ухо с языком, кудрявый купол наклонив
С ущельями пещер, где зверя колдовством
Я щупальца ищу, но пригвожден
Я взглядом к чаше чар, чтоб ярость злей
В земле распять и кровь излить из вен,
Но чтоб, как атлас, несколько морей
Иль день держать, воздев на рог,
Не будет зверь рожден вовек.

Вздох долог, в глины хлад, острижен ляг,
Сражен ребристым камнем, ввысь стремясь,
Сквозь чащу шерсти здесь коварных ножниц лязг*,
Любовь с колоннами падет с резною птицей,
Шип девственного рта язвит, свет солнца свят,
И куст в венце огня, а глаз ярится,
Велеречив, дыханья срезав жест,
И в красном оперенье – смерть,
Ты к свету воспарил, крылат,
Но с небесами пал, умри теперь,
В моей груди могилу вырыв, зверь.

* Имеются в виду ножницы Далилы, которая узнав его тайну, остригла его и лишила силы.

Столетие Дилана Томаса в Нью-Йорке

Беседа с поэтом Владимиром Гандельсманом

Александр Генис: Культурная общественность Британии и США весь уходящий год отмечала столетие со дня рождения великого валлийского поэта Дилана Томаса. Посвящённый этой дате поэтический фестиваль прошёл на родине поэта, в Уэльсе, где во время 36-часового поэтического марафона его стихи, рассказы и письма читали Ян МакКеллен, Джонатан Прайс, Мэтью Рисс и принц Чарльз, который даже записал на диск стихотворение Томаса «Папоротниковый холм» в своём исполнении. Поэтический фестиваль, посвящённый пребыванию Дилана Томаса в Лондоне в 1940-х – 1950-х годах, прошёл и в столице Великобритании. И, конечно, не забыли о поэте в Нью-Йорке, с которым тесна связана его жизнь и смерть.

О Дилане Томасе мы беседуем с поэтом “АЧ” Владимиром Гандельсманом.

Итак, Дилан Томас и Америка, Нью-Йорк, в частности. Давайте поговорим об этом.

Владимир Гандельсман: Дилан Томас промелькнул поэтической кометой на американском небосклоне зимой 1950 года. Он получил приглашение выступить в известном в Нью-Йорке Культурном центре «92-я стрит Y», и, прибыв в аэропорт, немедленно направился к бару, где выпил двойную порцию шотландского виски. Далее – везде. В те времена, когда поэтические чтения были куда менее популярны, чем сегодня, он выступал в мегаполисах, в студенческих городках, читая своим актёрским голосом стихи Йейтса, Харди, Лоуренса, Рэнсома, Ротке, а потом свои. «Он был всепроникающим и загадочным, – говорил о нём поэт Роберт Келли. – Он читал не как все, глядя в потолок и вроде бы общаясь с богом (или с Теннисоном). Он говорил с аудиторией своим сердцем, демонстрируя слушателям всю привлекательность поэтического слова».

Александр Генис: Как Нью-Йорк отметил его годовщину?

Владимир Гандельсман: В Нью-Йорке, где Дилан Томас достиг популярности рок-звезды и где он ушёл из этого мира, поэтический центр организовал посвящённую юбилею поэта выставку «Дилан Томас в Америке» и возобновил его радио-пьесу «Под молочным лесом», премьера которой состоялась в 1953 году. Пьесу поставил актёр из Уэльса Майкл Шин, известный по фильмам «Фрост-Никсон» и «Мастера секса». Майкл Шин читает тот же текст, который в своё время читал Дилан Томас, и, насколько я знаю, пьеса уже транслировалась или будет транслироваться по радио «Бибиси Уэльс». «Идея постановки этой пьесы всегда мистически преследовала меня. Сама мысль осуществить этот проект в празднование годовщины рождения поэта и транслировать её на весь Уэльс – завораживающая», – говорит Майкл. На выставке представлены письма, плакаты, рукописи, фотографии, выполненная рукой Дилана Томаса карта городка, где происходит действие и его автопортрет.

Александр Генис: И все же Дилан Томас ощущал себя пришельцем в Америке. «Я не знаю, что я делаю на этой земле и в этом безумном центре её империи», – так он говорил.

Владимир Гандельсман: Действительно. Он писал своей жене Кэйтлин: «Я побывал здесь на нескольких приёмах, встречался со множеством американских поэтов, писателей, критиков. Некоторые из них весьма приятные люди, и все безумно вежливы и гостеприимны. Манхэттен же – просто какой-то круглосуточный кошмар, к которому невозможно привыкнуть. Суматоха, абсолютное безразличие толпы, высоченные фаллические, стоэтажные, уходящие в небо небоскрёбы ужасают, и я боюсь из-за этого выходить на улицу».

Конечно, если у вас есть предрасположенность к алкоголю, то вы в этой обстановке обречены. Вспомним судьбу русского поэта Есенина, тоже попавшего в большой город из деревни.

Александр Генис: Как сложился этот диковинный поэт и дикий человек в странное существо по имени Дилан Томас? Давайте поговорим немного об этом.

Владимир Гандельсман: Он был любимый избалованный сынок в доме с библиотекой и с амбициозным отцом, которому не удалось достичь профессорских высот. Что ж, он оставался учителем английского языка, а свои амбиции передал по наследству сыну. Первое детское стихотворение было написано от имени собаки, которая всех кусает за ноги, и Дилан впоследствии изображал эту собаку в барах, становясь на четвереньки и хватая кого ни попадя. Но не в этом дело. Дело в том, что была тётка Анна и была ферма «Папоротниковый холм», и эти впечатления детства отразились в его лучших стихах.

С другой стороны было романтическое представление о поэте, предполагавшее маску, и эта разбойничья маска определила жизненное поведение поэта. Тут разнообразная смесь из цинизма, разгула, высокопарной позы и прочей ерунды. Одной девушке он расшифровал своё валлийское имя как «князь тьмы», хотя оно значит «дитя моря».

Ему нужен был не просто романтизм, но такой гибельный, что ли, романтизм. Он говорил, например, что у него туберкулёз и он скоро умрёт. Утрировал, и симулировал, и красовался, потом переехал в Лондон, стал пить. Вёл себя как попало, воровал. Но одновременно начал писать всерьёз, благо талант был налицо, и пошло-поехало. И доехало до Америки.

Александр Генис: Как обстоят дела с поэзией Дилана Томаса по-русски?

Владимир Гандельсман: По-моему, есть удачи. Его переводили хорошие и очень хорошие переводчики и поэты. Иван Елагин, Владимир Британишский, Андрей Сергеев, Аркадий Штыпель, Вадим Месяц, Василий Бетаки и другие.

Чтобы дать представление о Дилане, вот кусочек из «Папоротникова холма» в переводе Бетаки:

Когда я был мал и свободен под яблоневыми кронами,

И дом напевал мне что-то, и я был счастлив,

как луга счастливы свежей травой,

Как ночь над долиной, усыпанная звёздами зелёными,

И Время меня окликало и позволяло

быть зеницей ока его – то есть самим собой,

Я был принцем яблочных городков,

знакомцем всех телег,

И когда-то, ещё в довремени, видал, как деревья

Плывут вместе с ромашками и ячменём

По свету, сочащемуся из листопада, вдоль жёлтых рек.

Зеленый, беспечный, был я приятелем всем сараям

На счастливом дворе, –

эта ферма была моим домом, – я пел

Под солнцем, которое только однажды юным бывает,

И время позволяло играть:

Его милосердием был я отмечен, играя,

Был зелёным и золотым, среди его охотников и пастухов.

Телята пели под мой рожок,

лисы звонко и холодно лаяли,

И субботний день побрякивал, медленно переливаясь,

Камушками священных ручейков.

Это один из Диланов Томасов, счастливый и ясный. Обильный, всеохватный, но, я бы сказал, золотосрединный. Есть Дилан лавинообразный и рационально непостижимый. Подобный природе. Тогда, наверное, его надо просто петь, что и делал сам поэт. Как говорил Беккет о прозе Джойса, это не о чём-то, это само «что-то» и есть. Но стихи такого рода я читать не буду.

Александр Генис: Сохранились записи с выступлениями Дилана.

Владимир Гандельсман: Совершенно верно, и на выставке они представлены, записи фирмы «Кэдмон» Вы знаете, поэт Филипп Левайн писал о Дилане Томасе: «Именно таким должен быть поэт. Как только он открывает рот, публика немеет. Он полностью изменил наше представление о том, как читать свои стихи. В сравнении с его стихотворными «ариями» сильно проигрывают чтения и Элиота, и Эдны Миллей, и Марианны Мур».

Александр Генис: Томас умер в Нью-Йорке. Вы бывали в роковой «Белой лошади»?

Владимир Гандельсман: Бывал много раз. Дело в том, что некоторое время я жил в двух шагах от этой таверны. Она на Хадсон-стрит. Там висит портрет Дилана Томаса, там вкусное пиво и вообще атмосфера. Американцы не очень-то умеют ее создавать в своих барах и ресторанах, но там получилось. Оттого ли, что в “Белой лошади” обреталась многие годы богема Гринич Виллидж, не знаю. Там уютно.

Да, именно там последний раз напивался Дилан Томас. Это было 9-го ноября 1953 года, а затем из гостиницы в Челси его увезли в госпиталь, что неподалёку, на 12-й, кажется, улице, где он и умер. Может быть тут стоит привести стихотворение, написанное Диланом, когда умирал его отец. Дилан призывал его не к смирению, но к ярости и сопротивлению. Отец был воинствующим атеистом, я думаю, что и Дилан тоже, ведь он писал:

Мне столько лет велят повиноваться,

Пора бы хоть немного измениться.

Но детский мяч, подброшенный в саду,

Еще не скоро упадет на землю.

Владимир Гандельсман: Мяч упал довольно скоро. Вот стихотворение отцу, переведенное Валерием Черешней:

Не уходи, не уходи покорно в эту ночь,

всей старостью своей восстань на угасанье дня,

всей яростью круши и рви, смиренного не корчь.

Мудрец, ты знаешь, тьма права, словами не помочь,

тусклее их бывалый блеск и молний острия,

но ты дерись, не уходи покорно в эту ночь.

Святоша, все твои дела цунами смерти вклочь

сметает – вот они плывут, играя и блестя,

круши и рви, пока ты жив, смиренного не корчь.

Дикарь, ты духом одержим, ты славил солнца очь,

но горечь смертного постиг, и вот, поник, грустя, –

не уходи, не уходи покорно в эту ночь.

Ты в смерть идёшь и видишь то, что нам ещё невмочь,

(глаза слепца, как метеор, полны того огня),

круши и рви, мой Командор, смиренного не корчь.

И ты, отец небесный, там, в унылой вышине,

казни, спаси меня сейчас, плачь горько обо мне.

Не уходи, не уходи покорно в эту ночь,

всей яростью круши и рви, смиренного не корчь.

Александр Генис: Чтобы не кончать нашу беседу на этой яростной ночи. Я предлагаю в качестве финала отрывок из самого умиротворенного – и самого популярного – прозаического опуса Дилана Томаса, в котором он описывает Рождество своего детства в Уэльсе.

Владимир Гандельсман: Прекрасно – по сезону. Я выбрал фрагмент про рождественские подарки, которые через несколько дней будут открывать все дети Америки. Итак, отрывок в переводе Елены Суриц из опуса под названием “Детство, Рождество, Уэльс”.

Александр Генис: Отлично! Это сочинение каждый год читают в праздники по радио в Англии. Неплохо и нам послушать.

Владимир Гандельсман: “Были подарки полезные: мохнатые, поглощающие, как бездна, полости из старых кучерских дней, и варежки для громадных лентяев; полосатые шарфы из чего-то вроде шелковистой резины, которые можно было вытянуть до самых галош; шотландские береты с наушниками, похожие на лоскутные грелки для чайников, и кивера размером на кроликов, и шапочки для жертв ходящих по скальпы племен; тетушки, которые всегда носили шерсть на голое тело, дарили усатые, колючие фуфайки, вызывавшие удивление, как вообще у тетушек еще сохранилось тело; а однажды я получил даже маленькую вязаную торбу от тетушки, которая, увы, более не ржет среди нас. И книжки без картинок про мальчиков, которым не велели кататься на коньках у фермера Джайлса на пруду, а они не послушались и утонули; и книжки, которые разъясняли все про осу, умалчивая только зачем.

Лучше про бесполезные подарки.

Были, были целые горы разноцветных Уйди-Уйди, и свернутый флаг, и накладной нос, и фуражка кондуктора, и машинка, которая штамповала билетики и звенела в звонок; рогатка ни разу не попадалась; однажды, по странной ошибке, которую никто так и не смог объяснить, попался маленький томагавк; и целлулоидная утка, которая, если ее сожмешь, издавала неутинейший звук, мяукающее мму-мму, которое скорей могла бы произвести воображала кошка, возомнившая себя коровой; и альбом, где я мог выкрасить траву, и деревья, и зверей каким душа пожелает цветом и где тем не менее небесно-лазоревая овца щипала багрец травы под радужноклювыми, острогорчичными птицами.

И тянучки, ириски, леденцы, марципаны. И полчища оловянных солдатиков, которые пусть не могли сражаться, зато всегда сияли и были стойкими. И головоломки, ребусы, сложи-картинки, и доступные игры для юных конструкторов с подробнейшим руководством.

Отель Dylan Thomas House в Свонси

Гарантия Лучшей Цены не распространяется на случаи, когда бронирование оформляется по специальными ценам для участников программ лояльности, по спецпредложениям для постоянных гостей, либо по другим программам премиального типа.

“> Гарантия самой низкой цены

• Фото
• Номера и цены
• Окрестности
• Услуги
• Описание
• Адрес

Дом с 4 спальнями

Отзывы о гостинице Dylan Thomas House

Услуги отеля

• Бесплатная парковка

• Допускается размещение домашних животных
• Wi-Fi доступен на всей территории

• Сад
• Библиотека

• Номера для некурящих
• Курение на всей территории запрещено

• Интернет
• Бесплатный Wi-Fi

• Прокат велосипедов (оплачивается отдельно)
• Уличная парковка

• Настольные игры и/или пазлы

Описание отеля

Гости могут забронировать уникальный, прекрасно отреставрированный дом в эдвардианском стиле, родился поэт Дилана Томаса. Этот дом с 4 спальнями может вместить от 1 до 7 человек. Расстояние до центра Суонси составляет 1,6 км, а до начала пляжа Гауэр — 8 км.

Дом первоначально принадлежал семье Томас и оформлен в эдвардианском стиле. В нем есть фонограм, книги, газеты в течение дня и игры, а именно уписавший писатель Томаса.

Также в распоряжении гостей спальня Dylan, которая была внесена в список Всемирного литературного наследия Уэльса. В распоряжении гостей 2 спальни с двуспальными кроватями и комната с 2 отдельными кроватями. На 1 этаже находятся 3 зала для приемов и кухня, а позади здания разбит сад.

Парк Cwmdonkin находится в нескольких минутах ходьбы. По прибытии гости могут отправиться в тур с гидом, а опытные гиды организуют туры с гидом Dylan Thomas Country.